Дуэт одиночек. Глава 6.

[chubakka-sin]

Автор: Сарказматик Син
Бета: сам себе бета
Фэндом: Ориджиналы
Персонажи: пианист, скрипач и прочий оркестр
Рейтинг: PG-13
Жанры: Повседневность, Психология, Драма, Юмор, Слэш (яой)
Размер: Миди

Описание: История о гении и упорстве, тщеславии и одиночестве, о музыке, единой для всех и стирающей границы противоречий.


Публикация на других ресурсах: Публиковать нельзя.


Глава 6. Прелюдия. Фрагмент 2.

Когда-то Фридрих Ницше сказал: «Всё, что нас не убивает, делает только сильнее». За ним этот девиз подхватило остальное человечество, пронеся его через бесчисленные невзгоды, обрушившиеся на головы простых смертных. Простая, но очень действенная формула – главное, повторять её себе почаще, чтобы прочно обосновалась в голове.
Ещё, как вариант, можно считать все трудности испытаниями, ниспосланными свыше. Сломал ногу за день до марафона? Так это Господь-Бог проверяет тебя на прочность, да подсчитывает, сколько раз ты помянешь его имя всуе в самых непристойных выражениях. Соседи каждое утро сверлят стены, а ночью устраивают разбор отношений? Тоже испытание – терпи, закаляйся, погружайся в холодный рассудок, и выйдет из тебя крепкий, острый клинок.
Всё, что нас не убивает, делает только сильнее. Но что, если материал оказался слишком хрупок, чтобы выдержать натиск навалившихся трудностей? Что делать, если вся жизнь – сплошная череда тихого штиля и регулярно бьющих обухом неудач?
Психика подростка – материал непрочный, податливый, а надавишь сильнее положенного – пойдёт трещинами. Но если давление увеличивать постепенно, что-нибудь да получится. Например, из милого белокурого мальчика может вырасти вредный до зубного скрежета, но очень талантливый пианист. Вредный не потому, что избалован жизнью, а потому, что привык защищаться.
А лучшая защита – это нападение.
Испытания преследовали Антона буквально с момента рождения. Первой, стартовой, ключевой – называйте, как хотите, - стала смерть матери, не успевшей даже взглянуть на существо, жизнь которому была дана взамен её собственной. Существо после шлепка акушера пронзительно завизжало, оповестив весь мир о своём появлении на свет, только главный адресат этого крика уже не услышал. Поэтому понятия «мама» для малыша не существовало; есть папа, пропадающий на работе, в любую свободную минуту рвущийся к сыну и, кажется, твёрдо решивший всю любовь к умершей жене перенести на чадо, так на неё похожее.
Мультики, игрушки, сахарная вата, первый велосипед – и первая шишка, - мыльные пузыри и головокружительные полёты на качелях в парке... Детство, каким оно и должно быть. И ребёнок даже не задумывается о том, что такие семьи, как его собственная, попадают под понятие «неполных». Только покрывающееся пылью пианино в зале словно остаётся немым напоминанием о том, кто когда-то играл на нём, и Антон время от времени поднимает его тяжёлую крышку и стучит тонкими, но крепкими пальцами по клавишам, словно пытаясь вспомнить какую-то мелодию. Заботливый отец и тут нашёл способ отвлечь сына – записал его в футбольную секцию. Не то чтобы мальчик туда рвался, но энергию нужно куда-то девать, а организм должен развиваться и крепчать. Почему бы и нет?
После первого посещения Антон вернулся в полном восторге, сияющий неподдельной улыбкой от уха до уха и со свежими синяками на коленках. Ребёнок увлёкся новым занятием, и отец доволен, что с младых ногтей ему привьётся любовь к спорту. Ведь это полезно для самого Антона. У него будет много друзей, а в старших классах девочки будут толпами ходить за красавчиком-футболистом, которым он обязательно станет.
Он верил в это светлое будущее для своего сына.
А потом с очередной тренировки Антон уехал в машине скорой помощи. Мяч, отправленный в дальний полёт над полем, решил, что закончить своё путешествие в сетке ворот будет слишком скучно, поэтому метеоритом обрушился на голову не успевшего среагировать и отскочить Весеня. Обморок, сотрясение мозга, больница... И суровый вердикт врача: больше никаких тренировок. А лучше вообще забыть о спортивных секциях. Сотрясение оказалось довольно сильным и оставило после себя побочный эффект в виде мигрени, проблем с давлением и едва заметного подрагивания пальцев, усиливающегося при любом волнении. На вопрос, пройдёт ли это с возрастом, слуги Гиппократа лишь разводили руками.
А что остаётся делать ребёнку, который узнал, что уже не сможет, как раньше, заниматься любимым делом? Что футбольную форму ждёт участь пылесборника в шкафу, а бутсы теперь будут ступать лишь по асфальту и уличной грязи, а не по искусственному газону на поле?
Всё, что нас не убивает, делает только сильнее.
Раз не получилось со спортом, нужно просто переключить внимание на что-нибудь другое.
«Игра на музыкальном инструменте развивает умственные способности, внимание, воображение, а также мелкую моторику и острый слух» - «Как насчёт гитары? О, у вас есть фортепиано? Прекрасно, король инструментов, игра на котором откроет самые разнообразные возможности для вашего сына!» - «Не хочу, это скучно! Нет, папа, не буду!» - «Но ты ведь даже не пробовал...»
Попробуйте объяснить мальчишке, что сидеть на одном месте, перебирая клавиши, тоже может быть интересно. Сначала на вас будут кричать, будут обижаться и дуть губы, топать ногами и хлопать дверью. А потом одним вечером придите к себе в комнату, вставьте в магнитофон старую видеокассету и предложите сыну присесть с вами. С экрана телевизора на вас будет смотреть девушка невероятной красоты с сияющими солнцем завитыми локонами и смеющимися медовыми глазами. Она смущённо поджимает губы, опускает ресницы и улыбается, после чего привычным движением откидывает крышку пианино, и из-под её пальцев начинают одна за другой изливаться мягкие волны второго ноктюрна Шопена. Под свободным платьем заметен круглый животик, странно не сочетающийся с тонкими руками и выразительными скулами, но и в этом несочетании таится особое очарование. Каждое её движение плавно, округло, как этот самый животик, словно исполнять довольно сложное произведение для неё не составляет никакого труда.
Вы смотрите на своего сына и понимаете, что мыслями он уже не в этой комнате – он перенёсся в зал, на много лет назад, в загадочное для любого человека время «когда-я-ещё-не-родился». Глаза распахнуты, ловят каждое движение тонких белых рук, рот приоткрыт в немом восторге, пальцы незаметно для хозяина повторяют стройный бег Её пальцев, спотыкаются и продолжают сбивчиво гнаться за ускользающим сновидением, туман которого рассеивается с заключительным аккордом.
«Папа...» - «Да?» - «Я тоже так хочу. Я смогу?» - улыбка – «Конечно, сможешь.»
Но Антону предстояло понять, что до такого качества исполнения ему, как первой бактерии, появившейся на Земле, до ястреба. Когда он принёс преподавателю ноты заветного ноктюрна, тот лишь снисходительно улыбнулся и аккуратным движением заменил пожелтевшие от времени листы на сборник «Первые шаги». Уроки специальности сменялись сольфеджио, на котором Антон вскоре начал скучать из-за того, что слишком быстро усваивал теорию. Уже через полгода мог спокойно разбирать произведения для двух рук, которые обычно давались на втором году обучения, и запросто писать диктанты на слух. Учителя промеж себя поговаривали, что в их школе появился ещё один гений, Весень-старший смущённо улыбался на похвалы, которыми Василий Дмитриевич обильно осыпал юного ученика. Звучало предложение разрешить ему перейти сразу в третий класс, и одноклассники из группы по сольфеджио с некоторой завистью поглядывали на Антона, обгонявшего их в музыкальном развитии.
Но первой палкой в колесе золотой колесницы стал итоговый экзамен. Человек может быть хоть трижды талантливым музыкантом, но в его таланте нет толку, если он не может вынести его за пределы одной маленькой комнаты. Оказавшись на сцене актового зала, в центре внимания учителей, других учеников и их родителей, Весень полностью растерял свою уверенность. Бледный, не способный вымолвить ни слова, он упал на стул перед роялем. Когда он поднял руки, то увидел, что его ладони ужасно вспотели, а пальцы исполняют бешеную пляску эпилептика. Казалось, прошла вечность, прежде чем он внезапно сорвался с места и бросился к выходу, после чего почти на автомате добежал до кабинета и заперся там. Ему не было страшно. Ему было очень стыдно за то, что там, в зале, ему стало страшно.
После долгих уговоров преподаватели решили прослушать его в кабинете. После пришли к выводу, что идея с экстернатом была не очень разумной, и Антону требуется время для адаптации, чтобы перестать бояться сцены. Безусловно, талантливый, способный на большее, чем основная масса учеников, из-за своего патологического волнения Весень в глазах многих учителей, не знакомых с ним, стал не более чем очередной посредственностью.

****

В спокойных водах Невы золотыми окунями плескались солнечные лучи и о чём-то переливчато шептались с холодным потоком. Стайку бликов разрезал нос бумажного кораблика, украшенного сложным орнаментом тригонометрического уравнения. Описав круг, он, покачиваясь на мелких волночках, снова приблизился к низкому берегу. Антон легонько подтолкнул белое судёнышко рукой, и оно отправилось в дальнее плавание. Проследив за ним взглядом, Весень отвернулся и отошёл от воды. Вислав молча наблюдал за ним, расположившись на короткой густой траве, и жевал кончик тёмных волос.
После школы Тополевский, как и обещал, приехал к Антону и устроил ему небольшой прогулочный тур по городу, завершившийся привалом на Заячьем острове. Шла вторая половина мая, мягко светило солнце, сияла обновившаяся Нева, окаймлённая свежей зеленью деревьев и преобразившимися под солнцем стройными рядами домов. Мальчик с весенним именем встречал одиннадцатый день рождения.

- И всё-таки ты мог погулять с одноклассниками, почему нет? – задал Вислав вопрос, на который в начале прогулки ему так и не дали ответа.
- М... Не хочется, - Весень пожал плечами. – Они меня дразнят.
- Они же не со зла, - сказал Тополевский, а сам неосознанно коснулся припухшей ссадины на левой скуле, которую до этого всё пытался спрятать за волосами, ставшими с момента их первой встречи достаточно длинными, чтобы лежать на плечах. Учителя осыпали его замечаниями, звонили матери и призывали её сводить сына к парикмахеру. Та со свойственным ей флегматизмом отвечала, что волосы уму не помеха, и лишь регулярно покупала резинки, которые Вислав постоянно умудрялся терять или растягивать до невероятных размеров.
- Я не занимаюсь на физре, играю на пианино и постоянно читаю. Они считают, что это странно и смешно, - сказав это, Антон пренебрежительно фыркнул. – А ты меня понимаешь. С тобой мне... спокойно.
Вислав усмехнулся.
- Год назад ты бы этого не сказал ни за что на свете, - и он потрепал Антона по волосам. Тот, уже привыкнув к этому движению, даже не думал отклоняться или одёргивать тонкую руку. Втайне Вислав радовался, что пианист не любит очень короткие стрижки и вообще мало внимания уделяет тому, что происходит у него на голове, потому что манипуляции с пшеничного цвета локонами приносили ему странное удовольствие. Словно, делая это, он сообщает Антону какой-то импульс, выражает свою привязанность, которую не может озвучить словами или показать какими-либо поступками. Казалось, что у Тополевского появился младший брат, о котором он до этого никогда не мечтал. Ему нравилось наблюдать, как Весень растёт, как раскрывается его музыкальный талант, как он упорно борется со своим волнением и комплексами. Ему нравилось, что, когда отец Весеня уезжает в очередную командировку, тот просит помочь с математикой и приходит к нему домой заниматься. Математика была, пожалуй, единственной страстью Вислава помимо скрипки. Он мог сидеть часами, выводя решение сложной геометрической задачи или системы уравнений, с удовольствием разгадывал логические головоломки и разжёвывал задания из средней школы Антону, который, будучи абсолютным гуманитарием, оказывался совершенно беспомощным перед числами. Они сидели в комнате скрипача, просторной и светлой, Весень сверлил взглядом учебник, затем умоляюще смотрел на Вислава, и тот спокойно, как умел, разъяснял ему алгоритм решения примеров, мысленно удивляясь, как можно настолько не понимать элементарные вещи. Потом, если оставалось время, Антон что-нибудь читал или играл с Мэйсоном – сфинксом, к которому Тополевский испытывал непреодолимое отвращение и угрожал сделать из его кишок струны, но которого страстно обожала мать парня. Вислав, пока белокурый пианист занимался своими делами, что-нибудь разучивал на скрипке или протирал её от канифоли, затем растягивался на диване и полудремал, засунув наушник в одно ухо. Сначала его мать с удивлением воспринимала тот факт, что её сын сдружился с мальчиком младше него на четыре года, но потом, увидев, что этот ребёнок значительно умнее своих сверстников, уже спокойно воспринимала их общение и присутствие Весеня в их доме. Только когда ей нужно было сказать сыну что-то личное, она обращалась к нему на немецком, и тот уходил с ней в другую комнату.

- Почему вы не говорите по-русски? – спросил ошеломлённый Антон, когда впервые услышал подобный диалог между Виславом и его матерью.
- Она считает неправильным посвящать гостей в наши дела, - ответил скрипач со странной интонацией, словно ему самому было неудобно за такой порядок вещей. – Ну, и тренирует мой немецкий. Как будто я без него не выживу, - фыркнул подросток.
Вскоре после того, как они стали близко общаться, Антон узнал, что друзей у Вислава, считай, и нет. Единственным человеком в классе, с которым он общался, был какой-то Лекс, которого Весень никогда не видел. Но, как сказал Тополевский, нормально о чём-то говорить он может только с Лексом, остальные либо туповаты, либо сторонятся его. Почему – он никогда не объяснял. Пару раз Вислав приходил в музыкальную школу с синяками и ссадинами, которые он скрывал либо за длинными рукавами свитера или рубашки, либо, если они были на лице, старался замаскировать пластырем, тональным кремом или просто завесить волосами. Появление этих «боевых трофеев» скрипач объяснял неудачным разговором с той частью класса, которую он относил к категории «туповатых». И, опять же, никогда не рассказывал, что стало причиной драки. Антон тактично старался не совать нос не в своё дело.
Поэтому, когда в день своего рождения он снова увидел на лице Тополевского след «неудачного разговора», промолчал и сделал вид, что ничего не заметил. К тому же, не хотелось чем-либо омрачать такой светлый весенний день. Поскольку из-за отъезда отца он не мог как-то по-особенному встретить одиннадцатилетие, Антон решил просто провести его с человеком, который уже целый год поддерживал его и вселял ему веру в себя. «И ещё потому, что ты мой лучший друг», - мысленно добавлял Весень. Произнести это вслух ему было слишком неловко.
Раздался щелчок зажигалки, и через мгновение за ним последовала пущенная в воздух струя дыма. Курил Вислав редко, чтобы не заметили ни дома, ни в обеих школах. Сначала не доверял и Антону, но потом, поняв, что тот совершенно не протестует, уже спокойно доставал сигареты в его присутствии и позволял себе расслабиться. Кто-то, чтобы успокоиться или отвлечься, рисует, затыкает уши музыкой или набирает любимой еды и уплетает за обе щеки, растворяясь во вкусовых ощущениях; рисовать Вислав не умел, музыка со временем надоедала, к еде был совершенно равнодушен и не понимал, как, к примеру, тот же Весень может получать колоссальное удовольствие от поглощения в ошеломляющих порциях шоколада или чипсов. Зато сигареты ему понравились сразу. Было удобно, что мать дымит не хуже паровоза и потому может не заметить, что от её сына пахнет табаком. Правда, Лекс возмущался, читал нотации о вреде курения – всё-таки будущий медик, - но отказываться от дурной привычки из-за этого Вислав даже не думал.

- Я переночую у тебя? – неожиданно спросил Антон и с надеждой посмотрел на скрипача. Тот, в очередной раз затянувшись, лениво пробормотал:
- Дела есть, не получится... Разве тебя не сбагрили к бабушке?
- Ну... Они с папой опять из-за чего-то повздорили, в итоге она сказала, что видеть не хочет ни его, ни меня, - в голосе Весеня не звучало ни капли сожаления по данному поводу. – Я вроде бы говорил, что они не ладят. Почему – не знаю... Но она потом согласилась меня кормить, так что с голода не помру, - словно спохватившись, добавил он.
- О, эти заботливые кормящие бабушки... – с иронией произнёс Вислав. Кроме матери, его самого кормить было некому, все бабушки и прочая родня после развала СССР обосновались в близкой загранице: мамина – в Польше, папина вместе с ним самим – в Чехии.
Подумав, он сказал:
- В принципе, можешь зайти к нам, но ненадолго. Там ещё... – он осёкся и уставился куда-то вдаль. Антон посмотрел в ту же сторону и увидел, как по дороге вдоль крепости к ним приближается паренёк примерно одного с Виславом возраста, в ветровке и с сумкой через плечо. Он продолжал идти, не ускоряя шага, даже когда Тополевский махнул рукой, дав понять, что заметил его.
- Магомет решил не дожидаться горы и сам пошёл к ней, - поравнявшись с ними, паренёк склонился над скрипачом и проворным движением выхватил у него из рук сигарету. – В моём присутствии даже не надейся.
- Но...
- У меня аллергия.
- Ладно, - Вислав пожал плечами. Повернувшись к Антону, он произнёс: - Это Лёша, он же Лекс, он же мой надзиратель. Можете не любить, но жаловать – обязательно.
- Привет, - карие глаза нового знакомца в роговой оправе очков тихо лучились дружелюбием, но лицо оставалось абсолютно непроницаемым, словно парень был лишён какой-либо мимики. – Слава рассказывал о тебе.
- Не называй меня так, - одёрнул его Топлевский. – Сто раз же просил.
Антон пожал протянутую руку Лекса и, повернувшись к скрипачу с коварной улыбкой, протянул:
- Сла-а-а-ава-а-а-а...
- А по ушам?
Весень беззаботно рассмеялся, прекрасно понимая, что пущенная Виславом угроза не будет исполнена. Но, столкнувшись взглядом с Лексом, пианист резко замолчал и, смутившись, отвернулся.
- Мы идём? – Лекс обратился к Виславу.
- Да, только этого провожу...
«Этого, значит?» - Весень нахмурился.
- Не беспокойся, я и сам могу, дорогу знаю, - в голосе Антона прозвучала едва заметная обида. Значит, Лекс – это и есть дело? Почему бы так и не сказать? Как будто он стесняется собственного друга...
Тополевский посмотрел на него долгим внимательным взглядом, затем поднялся с травы и сказал:
- Дойдём до трамвая, а там уже сам поедешь. Как тебе такой компромисс?
Весень кивнул и про себя вздохнул с облегчением. Почему-то совершенно не хотелось идти куда-то вместе с Лексом.
Они неспешно брели по дороге, Вислав лениво переговаривался с другом. Антон шёл чуть позади и смотрел куда-то сквозь головы парней, в пронизанную перьевыми облаками синь неба, не прислушиваясь к их разговору. Мысленно он перебирал дела, которые ещё нужно успеть сделать сегодня. Позвонить бабушке, позвонить папе, обязательно сказать, что день прошёл отлично, может, помучить пианино...
Чья-то рука коснулась его волос, но её пальцы совершенно не были похожи на паучьи щупальца Вислава. Антон испуганно дёрнулся, отшатнулся и, подняв взгляд, увидел Лекса.
- Что-то не так? – спросил тот.
- Не трогай, - ледяным тоном произнёс Весень.
Карие глаза перестали лучиться светом и превратились в холодный меланит. Дёрнув бровью, Лекс повернулся к Виславу, с немым недоумением смотревшему на них всё это время.
- Просто хотел проверить, действительно ли они такие мягкие, как ты говорил, - парень примирительно улыбнулся.
- Он же не дошколёнок какой-нибудь, незачем его тискать без разрешения, - ответил на это скрипач, хотя сам когда-то без какого-либо дозволения и, несмотря на нервную реакцию, упорно продолжал трепать волосы Антона.
Лекс бросил Весеню невнятное извинение и продолжил идти рядом с Тополевским, словно ничего только что и не произошло. Пианист для безопасности шёл по другую руку от Вислава, но держался при этом чуть в стороне. Глубоко внутри ему не давало покоя странное чувство, будто его предали, но он слишком сильно доверял этому длинному, как шпала, подростку, чтобы в чём-то его открыто обвинять. Поэтому Антон беззвучно переварил все впечатления в себе и постарался не думать о Лексе.